Голос ночной птицы - Страница 34

* * *

Иногда ему снились отец и мать. Не часто, но иногда. В этих снах он видел две фигуры и знал, что это его родители, но лиц никогда не мог разглядеть. Слишком глубокие лежали тени. Он мог бы и не узнать их, даже если бы видел лица, потому что мать умерла от заражения крови, когда ему было три года, а отец — молчаливый и работящий пахарь-колонист в Массачусетсе, из кожи вон вылезавший, чтобы в одиночку поднять сына, — погиб от удара лошадиного копыта по черепу, когда Мэтью шел шестой год. Этим роковым взмахом конской ноги Мэтью бросило в странствия, которые и выковали, и испытали его характер. Первой остановкой на этом пути была убогая грязная хижина дяди и тетки, которые держали свиноферму на острове Манхэттен. Поскольку они оба были пьяницы и почти все время находились в бессознательном состоянии, а двое их детей-дебилов восьми и девяти лет сочли Мэтью удачным объектом для издевок, включающих регулярные полеты в огромную кучу свиного навоза рядом с домом, — Мэтью в семь лет запрыгнул сзади в уходящий на юг фургон с сеном, закопался поглубже и покинул любящие объятия своих ближайших родственников.

Далее были почти четыре месяца жизни впроголодь в припортовом Нью-Йорке с группой сирот, которые то нищенски выпрашивали подачки у купцов и торговцев, то пытались красть у них, когда огонь голода припекал слишком сильно. Мэтью знал, что такое драка за несколько крошек черствого хлеба, и ощущал себя королем, если выходил из битвы с разбитым носом, но с зажатым в руке пропитанием. Финал этого эпизода его жизни наступил, когда один из гаванских купцов подвиг констебля на действия, и люди закона совершили рейд на выброшенный на берег корабль, где прятались Мэтью и его товарищи по несчастью. Их поймали в сети и связали, как лягающихся, плюющихся, перепуганных и злобных зверенышей — каковыми они и были.

Потом их повезли в черном фургоне, все так же связанных, но еще и с кляпами во рту, чтобы не слышно было мерзких слов, которых они нахватались у купцов; повезли по укатанным земляным улицам города. Четыре лошади волокли груз сопливых преступников, хлестал кнут возчика, человек со звонком распугивал с дороги прохожих. Фургон остановился напротив дома, кирпичная стена которого имела цвет сажи и блестела под дождем, как шкура затаившегося ящера, желтоглазого и голодного. Мэтью и прочих мальчишек не слишком любезно вытащили из фургона и ввели сквозь железные ворота — он навеки запомнил ужасный звук, с которым закрылись за спиной створки и упал в гнезда болт щеколды. Потом под арку, через дверь, в какой-то холл, и здесь Мэтью оказался в прохладных объятиях Сент-Джонского приюта для мальчиков.

Первый день его в этом царстве ужаса состоял в том, что его отскребали с помощью жесткого мыла, макали в вонючую жидкость, жалящую кожу, чтобы убить всех блох и вшей, волосы остригли наголо, ногти обрезали, зубы почистили под присмотром старших мальчиков — их называли выпускниками, что ему еще предстояло узнать, — за которыми надзирал всевидящий «командир» по фамилии Гаррисон, семнадцати лет от роду, страдающий сухорукостью слева. Потом одетый в черную рубаху со стоячим воротником и тупоносые пуританские башмаки Мэтью был приведен в комнату, где за письменным столом сидел старик с пронзительными синими глазами и копной седых волос и ждал его. Стол украшали гусиное перо, книга для записей и чернильница.

Их оставили одних. Мэтью оглядел комнату — там было много книжных полок и окно, выходящее на улицу. Он сразу же подошел по деревянному полу к окну, стал всматриваться наружу, в серый свет. В туманной дали виднелись мачты кораблей, стоящих в гавани. Странное это было окно — девять квадратов, вделанных в какую-то металлическую раму. Ставни были открыты, но когда Мэтью потянулся в наружный мир, руку остановила какая-то поверхность, почти невидимая. Мэтью приложил к одному из квадратов ладонь и нажал, но она не поддалась. Внешний мир был виден, ставни распахнуты, но какая-то непонятная сила мешала высунуть руку.

— Это называется «стекло», — спокойным голосом сказал человек за столом.

Мэтью приложил вторую руку и всеми пальцами надавил на непонятную волшебную штуку. Сердце билось изо всех сил, и до Мэтью дошло, что это что-то для него непостижимое. Как такое может быть, что окно сразу и открыто, и закрыто?

— У тебя есть имя? — спросил человек.

Мэтью не стал тратить на него внимание — он был захвачен изучением загадочного окна.

— Я — директор Стаунтон, — сказал человек по-прежнему спокойно. — Ты можешь сказать, сколько тебе лет? — Мэтью подался вперед, прижался к поверхности носом. Перед ним расцвел узор от его дыхания. — Подозреваю, тебе пришлось пережить трудные времена. Расскажешь про них?

Мэтью снова пустил в ход пальцы, тыкая и ощупывая окно, и юный лоб его нахмурился морщинами раздумья.

— Где твои родители? — спросил Стаунтон.

— Умерли, — ответил Мэтью, не успев подумать.

— А как была их фамилия?

Мэтью постучал костяшками пальцев по стеклу:

— Откуда такая штука?

Стаунтон помолчал, склонив голову набок и рассматривая мальчика. Потом он протянул вперед тощую руку в старческих пятнах, взял со стола очки и надел их.

— Это делает стекольщик.

— А что такое стекольщик?

— Человек, который делает стекло и вставляет его в свинцовые рамы. — Мэтью потряс головой, не понимая. — Ремесло, которое появилось в этих колониях не так давно. Тебе интересно?

— Никогда такого не видел. Окно сразу и открыто, и закрыто.

— Что ж, можно сказать и так. — Директор слегка улыбнулся, от чего изможденное лицо смягчилось. — А у тебя есть любопытство, мальчик.